был странный – все происходящее казалось какой-то оргией. Воссоздавая картину того дня в памяти, я слышу шум воды и вижу ее потоки на фоне неба. Иногда люди падали в обморок, и несмотря на хаос, с потрясающей организованностью, точно все это было отрепетировано, другие скорбящие поднимали упавшего над головами и передавали по рядам, пока тот не оказывался в безопасном месте.
Когда я услышала, что в тот день многие умерли и десятки тысяч получили ранения, у меня возник глупый вопрос: а каким статусом будут наделены эти погибшие? Мы в Иране привыкли наделять людей статусом и местом в смерти, а не в жизни. Противники режима и бахаисты не имели статуса; их бросали в общую могилу, им нельзя было даже поставить надгробие. Мученикам войны и революции отводилось отдельное место на кладбище; место захоронения помечали искусственными цветами и фотографией. Можно ли счесть погибших в толпе мучениками? Достанется ли им место в раю?
Правительство выделило скорбящим огромный запас продовольствия и воды. Среди лихорадочного битья себя в грудь, обмороков и пения толпы скорбящих сидели на обочинах, ели бутерброды и пили газировку, словно пришли на пикник. На похороны пришли и те, кто при жизни Хомейни питал к нему активную неприязнь. Недовольство режимом на момент смерти Хомейни было таким высоким, что власти сперва хотели похоронить его ночью, чтобы скрыть, как мало человек пришло на похороны. Но похороны собрали миллионы; люди съезжались со всей страны. Помню, я говорила с одним сотрудником университета, мужчиной средних лет; он жил в бедном традиционном квартале Тегерана. Он рассказывал о целых автобусах, набитых соседями, которые были разочарованы Хомейни и революцией и тем не менее поехали на похороны, как и он сам. Я спросила, зачем он поехал. Его заставили? Нет, он решил, что так будет правильно. Все поехали – что бы люди подумали, если бы он остался дома? Он замолчал и добавил: такое ведь бывает всего раз в жизни.
Когда тело Хомейни понесли по улицам в сторону кладбища на окраине Тегерана, толпа стала так наседать, что организаторы передумали и решили перевезти тело на вертолете. Толпа ринулась к вертолету, и когда тот взлетел, за ним взметнулся шлейф золотой пыли, как задранная ветром юбка. Вертолет улетел, и остались лишь танцующие пылинки; они кружились, как маленькие дервиши в чьем-то странном сне.
На кладбище Бехеште-Захра тело попытались вынести из вертолета, но толпа ринулась вперед и в этот раз завладела своим трофеем. С тела покойника срывали куски белого савана; из-под полотна высунулась нога. Наконец тело отняли у толпы и отвезли на вертолете в Тегеран, где спешно обрядили в новый саван. Через несколько часов его вернули уже в металлическом гробу, в этот раз в сопровождении Стражей Революции и приближенных Хомейни, которые оттесняли толпу. Подруга вспоминает, как видела Али Акбара Натек-Нури – потом он проиграет президентские выборы, и выберут Хатами; он стоял у гроба с хлыстом и стегал всех, кто пытался приблизиться к телу. Так наконец похоронили Рухоллу Хомейни, чье имя означало «душа Бога».
Стремясь превратить Хомейни в священную фигуру, правительство пыталось построить ему мавзолей рядом с кладбищем Бехеште-Захра. Построенный в спешке, он был безвкусным и некрасивым: страна, прославившаяся самыми красивыми в мире мечетями, соорудила самый уродливый в мире мавзолей своему последнему имаму. Монумент воздвигли недалеко от места захоронения мучеников революции: там небольшой фонтан изрыгал струи красной воды, символизируя вечно льющуюся кровь мучеников.
Смерть Хомейни принесла с собой много осознаний. Кто-то – я, например, – почувствовал себя чужаком в своей родной стране. Другие – таксист, с которым я разговорилась через несколько недель после похорон, – разочаровались во всей этой «религиозной афере», как он выразился. Теперь я знаю, как тысяча четыреста лет назад создали имамов и пророков – так же, как создали этого. Значит, все ложь.
В начале революции ходил слух, что лицо Хомейни можно увидеть на Луне. Даже многие современные и образованные люди в это верили. Утверждали, что своими глазами видели Хомейни на Луне. Хомейни был сознательным мифотворцем и сам себя превратил в миф. И оплакивая его вполне своевременную кончину – ведь после поражения в войне и всеобщего разочарования ему оставалось только умереть – люди на самом деле оплакивали мечту. Как все великие мифотворцы, Хомейни попытался построить реальность на основе своей мечты, и в конце концов, как Гумберт, уничтожил и реальность, и мечту. Вдобавок к преступлениям, убийствам и пыткам нам предстояло последнее унижение – уничтожение нашей мечты. Впрочем, аятолла убил ее с нашего полного согласия; мы ничуть ему не противились и сами стали соучастниками.
Я забрела в антикварную лавку в центре Тегерана, где темно и пахнет плесенью. Я свернула в переулок старьевщиков в поиске старой книги в подарок Ниме; недавно он принес мне редкие записи древнего телесериала, популярного до революции. Хозяин лавки, сидевший за прилавком, был так увлечен утренней газетой, что даже не взглянул в мою сторону.
Оглядываясь по сторонам в тускло освещенной комнате и растерявшись от количества предметов, в беспорядке громоздящихся на старых деревянных столах и полках, я заметила странные ножницы. Сделаны очень красиво, в форме петуха; явно ручная работа, одна ручка намного больше другой [88]. Я спросила у хозяина, для чего они. Тот пожал плечами. Не знаю; возможно, для усов или бороды. Скорее всего, вещь европейская, а может, из России.
Не знаю, чем мне так приглянулись эти ножницы, но я почему-то сочла поразительным, что сто лет назад эти ножницы для усов или чего-то другого привезли из самой Европы, и вот они оказались здесь, на старом столике в самом дальнем углу этой пыльной антикварной лавки. А сколько труда вложено в этот довольно бесполезный предмет! Я решила купить эти ножницы своему волшебнику. У меня была теория, что иногда подарки следует покупать просто так, именно потому, что они бесполезны. Я знала, что он оценит подарок и будет рад получить ненужную вещь, предмет роскоши, впрочем, ничего роскошного собой не представляющий. И вместо книги для Нимы я купила ножницы с петухом для своего волшебника.
Когда я вручила их ему с объяснениями, он варил кофе и, кажется, был так поглощен этим занятием, что ничего не ответил. Он отнес поднос с двумя чашками и коробкой шоколадных конфет к столу и пошел в свою библиотеку. А через несколько секунд вернулся и принес книгу в кожаном переплете благородного зеленого цвета с золотым тиснением. «Послы». Поскольку ты должна
